Группа писателей на барельефе памятника «1000-летие России».

      Никто из нас, получивших право на поездку за границу 8, не принимался за дело, и мы шатались по Петербургу в безделье и не знали, когда оно кончится.
      Осенью 1858 года мне попала в руки газета с вызовом на сочинение памятника «1000 лет Российского государства». Срок до весны 1.859 года; изложена программа сочинения.
      В голове начали роиться формы и идея, и, придя в академическую мастерскую, я невольно начал делать наброски и схемы общих форм без всякого предположения, чтобы сочинение мое могло осуществиться. Это так. увлекло меня, что я очнулся только на следующее утро и понял, что я просидел за работой с девяти часов вечера до восьми утра. В общем, сочинение памятника было готово и главные группы тоже готовы почти в тех же формах, в каких они и сооружены. Глядя на рисунки, я понял, что они точно выражают заданную программу, и не будь этой программы, я бы сочинил что-нибудь иное.
      Ближайшими моими друзьями и товарищами того времени были покойный В. А. Гартман и Ив. Николаевич Шредер. Личность и талант первого хорошо известны, так как он выделялся оригинальностью своих архитектурных способностей. Второй - Шредер, был тогда еще волонтером в художестве, только что сменил мундир лейб-гвардии улана на блузу скульптора.
      Вызов на конкурс мы вместе прочли со Шредером за чаем в ресторане, кажется, Тихонова, на Набережной Васильевского острова, против Николаевского моста. «Ну, Шредер, вали! - сказал я. - Вот тебе достаточно важная задача».
- А ты будешь сочинять?
- Да ведь это не живописная задача и ко мне не относится.
- Почему не живописная? Разве не все равно - сочинять исторический сюжет в живописи или скульптуре? А ведь ты композитор. Знаешь, как сделаем: будем сочинять каждый особо, а потом сравним беспристрастно - чье сочинение будет лучшим, тот и молодец, -предложил Шредер.
      Мы расстались, и я проработал до утра, как сказал ранее. Очень утомленный, я думал лечь спать, но вошел Виктор Гартман.
- Куда ты собрался так рано? - спросил он, видя, что я уже одет.
- Да я и не ложился со вчерашнего дня. Вот, посмотри.
      Он присел к столу и начал смотреть с десяток моих эскизов.
- Знаешь, ведь это неплохо! Ты мог бы на конкурсе премию получить, - пророчествовал он.
- Ты сочинял? - спросил он.
- Да, а ты? - поглядываю, нет ли у него свертка в руках.
- Целую ночь провозился, и все напрасно, ни к черту не годится, ни малей¬шей оригинальной мысли не пришло. Ну, а что ты сделал? Покажи!
- Да следует ли тебе смотреть. Может быть, это помешает тебе самому сочинять.
- Нет, покажи. Я пришел к заключению, что у меня ничего не выйдет, - настаивал Шредер.
- Ну, гляди! - предложил Гартман.
      Как взглянул, так начал испускать неистовые выражения восторга, а когда успокоился, то Гартман скоро возобновил разговор, сколько надо делать рисунков. Надо делать шесть фасадных акварелей, да план, да разрез, а времени немно¬го. Да не удобнее ли вылепить одну скульптурную модель?- разом пришло в го¬лову всем нам. Это оказалось удобнее, хотя и были свои специальные скульптур¬ные затруднения и осложнения, так как из нас никто никогда не лепил. Я хотя и лепил безделушки для забавы, а Шредер хотя и надеялся быть скульптором, но это все впереди, в будущем, а в настоящее время он ничего академического не лепил, увлекаясь безделушками Мена и Прадье.
      Эта работа продолжалась мною и Шредером в каком-то лихорадочном состоянии. Отсутствие опыта восполнялось такой пламенной энергией, на которую способна ретивая юность.
      Наступил последний день срока представления проекта в помещение выставки в Академии художеств, этажом выше моей мастерской. Последние два дня мы со Шредером вовсе не спали и не раздевались хотя бы на несколько минут отдыха Мой верный слуга Осип как-то достал в большом количестве кофе и чай, и мы чтобы не заснуть над работой и возбудить нервы, пили наикрепчайшую заварку и днем и ночью. Но все-таки клевали носом, дремали или бессмысленно задумывались - спя, таким образом, с широко открытыми глазами. Василий (натурщик) то и дело расталкивал нас. В последнюю ночь мне пришлось сделать несколько аксессуаров из воска: мечей, скипетров, держав и других мелких вещей, которые нельзя было делать из мягкой глины. Я не знал способа, как приготовить воск специально для лепки, и лепил из свечного воска, разминая его в перстах. Это так трудно и больно, что через три часа работы требовался отдых для пальцев. Пальцы опухали, не шевелились, и на свои руки я уже не мог рассчитывать. По¬смотрел на Шредера - он сидел, как мертвый, а Василий заснул, и я с горя за¬плакал - от боли, от отчаяния; плач превратился в рыдания, которые разбудили Василия. Он довел меня до умывальника и вылил на пылавшую голову кувшин холодной воды. То же и со Шредером; Василий подбодрил нас словом, напоил чаем, а в окно уже глядело утро. Многое в модели не было сделано, не окончено: приближался роковой момент, и надо тащить модель этажом выше, но оказалось, что она не проходит в дверь. Медведку надо было вытащить из мастерской (мы бережно поставили модель на медведку), но в дверь не проходит - модель выше на пол-аршина; надо было брать разрешение на ломку двери у академического полицмейстера. Глядя на эту возню, я подумал, как трудно и рискованно поднять эту мягкую сырую модель по узкой винтовой лестнице. Надо сказать, что это был всемирный конкурс, и иностранцы экспонировали свои проекты - все проекты уже были на месте, кроме нашего.
      Я сел на диван у стола и говорю Шредеру:
- Ну, Иван Николаевич, я не могу присутствовать при почти верной гибели нашего труда. Не встану с места, пока не скажете мне, что она погибла или доставлена благополучно. Пусть с моделью пойдут Осип и Василий.
      Но Шредер стал за моделью на медведку для поддержания от содрогания - так и тащили ее, а я, найдя под рукой карандаш и бумагу, зачертил эту сцену. Остался я один в пустой комнате. Мусор, обломки кирпичей, дверь валялись на полу. Повсюду следы грязных ног от глины и гипса в моей обыкновенно чистой и уютной мастерской. Из коридора не слышно шагов людей, тянущих модель. Тишина, а я сидел и тяжело думал. Я думал: не выиграть конкурса и не получить премии... жить в таком положении было невозможно. Все, что можно было заложить, - заложено, выкупить нечем; всюду задолжал, и это меня страшно томило и мучило. При проигрыше конкурса мне стыдно было бы куда-либо показаться. Заказов нет, и где их получить? А Шредер? Тому еще хуже. Не я ли увлек его обещанием половины заработка, и он работал с самозабвением и самоотверженно, как не работают за деньги, а только по дружбе. Он терпел тоже нужду.
      В углу моей мастерской стоял большой мольберт высотою около сажени. По¬глядел я на него и решил, что на нем легко покончить с собой. Глядел на него, и моему расстроенному воображению ясно представились висящих два трупа - Шредера и моего. Невольно я стал рисовать эту сцену как бы с натуры. Трупы эти уже совсем успокоились, провисев всю ночь до утра, когда в мастерскую, как обычно, входит мой старый Осип с чаем. Как увидит он и испугается, уронит поднос со стаканом, обварится... И такого испуганного Осипа я прибавил к рисунку. Потом лег на диван нераздетый, без подушки, я не помнил, как заснул непробудным сном и проспал 11 часов, т. е. до утра следующего дня, и, проснувшись, не мог понять, что со мной случилось. День ли, ночь, сумерки... Я оказался раздетым и прилично уложенным на подушках. На столе передо мной был вчерашний рисунок и несколько записок: от Гартмана, Хлебовского (Глебовского), Скирмунда и других товарищей с лаконическим словом «Поздравляю» и подпись. Тут, как буря, ворвался в отворенную дверь Шредер с Осипом и, задыхаясь, бросился ко мне в объятия, и мы покатились по дивану. Оказалось, что вчера было заседа¬ние первой комиссии и оно еще в неоконченной форме признало первенство за моим проектом, а предстояло еще решение технической и еще какой-то, а потом одобрение государя. Но главное уже совершилось, и с этой поры началась новая эра моей жизни, о которой речь впереди. Рисунок, сделанный мною в столь тре¬петный и рискованный момент моей художественной жизни, цел у меня и доныне.
      Первым действием этого дня была пространная депеша, уже не помню, на какие средства отправленная, к моим возлюбленным родителям.
Текст депеши: «Рославль Осипу Микешину. Ура! Я получил первый номер. Комиссия утвердила проект. Завтра будет Государь. Надеюсь совершенный успех, тогда извещу. Благодарите Бога. Миша».