М. О. Микешин. Любовь. Белоруссия. 1879 г.

      Этот неожиданный успех (Памятник 1000 лет России), к которому я не был подготовлен, огорошил меня. Работа была сложная, и мне предстояло выполнить 19 колоссальных фигур. Сам государь гнал меня с работой, и она за два с поло¬виной года была выполнена. Работу распределили на несколько человек. Самая большая и ответственная досталась мне и Шредеру. Другие поручены Залеману и барону Клодту 12. Я даже не успел представить на конкурс сюжет барельэфа. Ра¬ботали и день и ночь. Барельеф был поручен барону Клодту. Надо понять мое положение - Клодт был ректором и профессором Академии художеств, а я про¬стой художник, и мое положение было совершенно неестественно, так что я не мог пойти к Клодту, как человек подчиненный, и должен был ждать его пригла¬шения на осмотр его работы. Сам Клодт рисовать не умел; специальность его - лошади, а на памятнике не было ни одной лошади. Он пригласил итальянца, который лепил ему фигуры. Я работал над Гением и фигурой Петра I и за свою работу боялся. Мастерская была на литейном дворе в академии Я знал, что государь должен посетить мастерскую для осмотра работ. В начале весны я встречал государя с его свитой. При осмотре я сразу по его глазам понял, что он до¬волен и расхвалил меня. «А как у барона?» Я сказал: «Ваше величество, осме¬люсь доложить, что я поставлен в невозможное положение. Меня сделали директором работ, а часть работы производит ректор, профессор академии, и я не могу к нему ходить, кроме как по приглашению, и я ничего не видел».«Пойдем со мной». Входим. Барон и итальянец, который работал там, ждали государя... Государь молча осмотрел работу и на прощание - ни слова. Он был озадачен, повернулся и вышел. Я последовал за ним. Очутились вдвоем. Государь шел впереди меня, наклоня голову, остановился и спрашивает: «Какого ты мне¬ния?». Я, задыхаясь, шепотом сказал: «Невозможно ставить». «Что же делать, как ты думаешь? У тебя есть идея, чем заменить это?» - спросил государь. Мо¬мент отчаянный, надо было идею составить моментально, и эта идея сразу при¬шла. Моя голова загорелась, и я сказал: «Я смел бы предложить всех достойных людей на этом барельефе представить, которые по разным отраслям знания, ума, науки и т. д. способствовали возвеличению России». Государь молчал. Затем он тихо сказал: «Это хорошо, ты мне уступишь эту идею?» Я не понял, что он сказал. Он повторил: «Ты желаешь уступить мне эту идею?». Я молчал. «Я не хотел бы обидеть старика, но я поручаю тебе исполнить это как мою идею». Тут я понял и покраснел. Государь добродушно взглянул на меня - это было при пуб¬лике: народ был всюду и на крышах. Государь сел в экипаж, вокруг которого стояла огромная толпа. Я был у экипажа, и он промолвил: «Сегодня же», -и уехал, а я пошел к себе в мастерскую. В этот день явился ко мне фельдъегерь от министра Двора с бумагой, «что Его Величество, обозрев работы памятника 1000-летию России, поручает Вам сочинить барельефы, сообразно личной воли Его Величества, переданной Вам во время посещения Вас Его Величеством». Фельдъегерь говорит: «Другой пакет барону Клодту». Я спрашиваю его: «Вы знаете, что тут?» - «Знаю, - говорит, - пакет не запечатан». Я спросил: «Можно знать, что тут?». «Можно, ведь он не запечатан». Я прочел и узнал, что Клодту предложили прекратить работу до дальнейшего распоряжения его величества.
Дело кончилось тем, что Клодту заплатили стоимость работы, которую он выполнил. Сделано очень деликатно, и барон не потерпел убытка. Потом Клодт догадался и гадил мне за это, так как был членом Совета академии. Я написал Костомарову, Буслаеву, Бестужеву-Рюмину, Погодину и Максимовичу 13 помочь мне в моей непосильной работе. На мои письма все любезно откликнулись, и я в это время много читал и работал. Днем в Публичной библиотеке, а вечером зажигал десяток ламп и оставался с натурщи¬ком Василием. Рисунок барельефа был на непрерывной бумаге, наклеенной на самой длинной доске, какую я только мог найти на лесном дворе. Натурщиком я пользовался, чтобы иметь лиц для ба¬рельефа, так что этот Василий превра¬щался в Марфу-Посадницу, Екатерину II и прочих, и я работал не менее 20 часов в день.
По мнению Буслаева, мне надо было делать только одних угодников, по мне¬нию Костомарова - юго-западных лично¬стей, по Погодину - московский период, так что мне, неопытному и расстроенно¬му, приходилось лавировать и искать среднее: критики не было, на которую я мог бы опереться.
После месяца работы (я работал го¬лый: было жарко в мастерской, т. к. горе¬ло 10 - 15 ламп; питался я в это время только чаем и кофе с хлебом, который верный слуга Осип доставлял) получил запрос от государя, когда он может осмотреть барельефы.
Контуры на рисунке делал пером. Я должен был с рисунком явиться к 9 часам утра в Зимний дворец прямо к государю в кабинет. В последний день я должен был сделать еще очень многое и всю ночь работал, и успел только вы¬мыться, причесаться, кое-как меня одел натурщик, повязал как-то галстук и по¬садил в карету.
Когда шел по лестнице, то шатался, как пьяный, проходя до зала. Перед ка¬бинетом были высшие чиновники, мини¬стры и среди них, помню, был Суворов '4, который со мною поздоровался и указал мне на кабинет государя. Он ждал меня. Через Чевкина государь знал о всех помещенных лицах и о некоторых изме¬нениях, внесенных мною.
Во-первых, умер Шевченко, которого я ставил очень высоко, не меньше Кольцова, да и лично я любил его. Во-вторых, Чевкину не понравилось, что я поставил Гоголя, и он сказал: «Это, может быть, только в вашей студенческой голове Го¬голь вырос до исторической личности». Я сказал, что Гоголь не уступал в списке государственных людей и был прибавлен после Мордвиновым. В моем списке был последним Александр I. Николая I я пропустил и, явясь к государю со своим проектом, сидел, как гость, развертывая перед ним проект. Когда дошли до Александра I и проект на том заканчивался, государь спросил: «А батюшка?». Я встал со стула и молчал. Произошла пауза. Государь сказал: «Ну, дальше». Он увидел мое смущение, мою муку. Я продолжал показывать до конца и когда закон¬чил, он взял меня за плечо и приблизил к себе.
Дело с Николаем I не кончилось. Меня приглашали в разные места для объ¬яснений. Мест этих было много, и самое щекотливое мое объяснение было у Чевкина. Требование поместить на барельефе Николая I то усиливалось, то ослабе¬вало. Когда из Киева поступил на меня донос, что я оскорбляю русскую историю и русский народ (этот донос был подписан Юзефовичем), то мне показали его и спросили, что я отвечу. Я молчал у Чевкина, молчал и у Суворова. Наконец по¬требовали к Константину Николаевичу. Он принял меня в Мраморном дворце в бильярдной комнате. Он вышел из своего кабинета, сел на угол бильярда и ска¬зал: «Скажи причины, почему не помещаешь покойного батюшку?». «Если Вы ставите этот вопрос на почву родственности, то я не могу говорить». «Ну, как же ты хочешь?» «Я хочу, чтобы на время разговора забыть, с кем я говорю, чтобы мог говорить без страха и боязни». «Хорошо, говори». В комнате не было никого, кроме нас. За спиной великого князя была дверь. Вот, когда он дал мне говорить, я попросту и говорю:
«Ваше высочество, личность покойного государя до того близка к нашему вре¬мени, что нельзя к ней беспристрастно отнестись. Есть множество голосов, кото¬рые в его правление находили утеснение русской мысли, а другие страстно пре¬возносят его. Во всяком монументе, который должен выражать личности, еще рано его изображать, так как монумент ему рано открывать».
Перед этим у меня с его величеством (Константином Николаевичем) был раз¬говор о моряках, которые были у меня вычеркнуты, и я просил о них, и за Чича¬гова Екатерининского просил, так что разговор этот долго продолжался, и, кроме того, я торопился говорить, и это ужасно утомило меня.
Великий князь сказал: «Но ведь не посмотрят на твое желание, и ты должен поместить батюшку». Я отказался, сказав, что не могу быть насилуем как исто¬рический художник, не могу делать то, что не желаю, и сил нет, которые бы меня заставили это сделать. Но есть люди и между художниками, для которых ничего не значат исторические взгляды, -заплатите им, и они сделают на том же барельефе, что вы пожелаете, но отсохнут мои руки, если это сделаю я.
...Заплатили Залеману, и он изобразил фигуру Николая I в казацком мундире рядом с Александром I.